F.Nietzsche Das Fragment an sich - Ewige Wiederkunft Ф. Ницше Фрагмент в себе - Вечное возвращение

The Piece “in Itself” This strange, quiet, and slow piece is written as a self-contained miniature in itself—both in form and in mood. It decisively stands apart from everything Nietzsche ever composed, by virtue of its serene beauty and detachment. Might this not be a wondrous reconciliation between Nietzsche and Kant—a dedication from one hermit of thought to another? Could this piece be the embodiment of the idea of the noumenon? At the same time, it lacks what is usually called a “final cadence,” that is, a concluding chord. In itself, this would not be so remarkable were it not for Nietzsche’s own Italian remark in the last bar: da capo con malinconia, literally, “from the beginning, melancholically.” Here one may also see—and hear—an association with Dürer’s enigmatic Melencolia I. The number of repetitions is not indicated by the author. This piece may be repeated endlessly, and yet it never loses its quiet allure and mystery. In the recording one can hear the experiment of the present author—a deliberate attempt to transform this piece not only into a metaphor of the noumenon, but also into a metaphor of one of Nietzsche’s most mysterious revelations: his vision of the Eternal Return, the vision of recurrence within an “eternally existing universe” (to use the term of Andrei Linde, one of the founders of modern inflationary cosmology). The piece is performed twenty-four times without interruption, with only minimal variations of tempo, pianistic texture, and dynamics—though it could have been played a hundred or a thousand times. This inevitably recalls the compositional experiments of Erik Satie, a compatriot of Nietzsche’s much-admired Georges Bizet. It was Satie who created one of the first “minimalist” pieces—Cinéma (1924)—a work consisting of an arbitrary number of repetitions of a short musical phrase written to accompany silent film. Whether Satie ascribed to these repetitions any sacred meaning remains an open question. This Piece in Itself, repeated da capo many times, paradoxically links the “hermit of Sils-Maria” with the experiments of sacred minimalism of the late twentieth century, in its highest manifestations—such as tintinnabuli, the “bell-like” harmonic technique of pure triads developed by Arvo Pärt, who relates it to the idea of sacred Christian voluntary poverty and beauty. There is, perhaps, nothing more contentious than an attempt to connect Nietzsche’s figure with the sacred traditions of the Christianity he so despised. Yet, as Thomas Mann writes: “...he gives his autobiography the most Christian of titles, Ecce Homo. And his last notes, already in madness, he signs with the name ‘The Crucified.’” Эта странная, тихая и медленная пьеса написана как обособленная миниатюра «в себе», как по форме, так и по настроению. Она решительно выбивается из всего, созданного Ницше, своей тихой красотой и отстраненностью. Не представлено ли здесь удивительное примирение Ницше с Кантом, посвящение одного отшельника мысли другому? Не воплощает ли эта пьеса идею ноумена? При этом в ней нет того, что называется «заключительным кадансом», то есть нет завершающего аккорда. Само по себе это не было бы так интересно, если бы не собственная пометка Ницше по-итальянски в последнем такте, а именно: da capo con malinconia, что означает буквально «с самого начала, с меланхолией, меланхолично». Здесь можно увидеть и услышать также ассоциацию с таинственной «Меланхолией 1» Дюрера. Количество повторов автором не указано. Эту пьесу можно повторять бесконечно, при этом она не теряет своей тихой привлекательности и загадочности. В записи можно услышать мой эксперимент — попытку превратить эту пьесу не только в метафору ноумена, но и в метафору одного из самых таинственных откровений Ницше — его видения Вечного возвращения, как видения повторяемости в «вечно существующей вселенной» (термин А. Линде, одного из творцов современной инфляционной космологии). Пьеса сыграна 24 раза без остановки, с минимальными вариациями темпа, фортепианной инструментовки, нюансировки, но могла быть сыграна и сто, и тысячу раз. Это, несомненно, напоминает композиторские опыты Эрика Сати, соотечественника столь любимого Ницше Жоржа Бизе. Эта «Пьеса в себе», повторенная da capo много раз, парадоксально связывает «отшельника из Сильс-Марии» с экспериментами сакрального минимализма конца ХХ века в его высших проявлениях, таких как tintinnabuli — «колокольчиковая» гармоническая техника чистых трезвучий Арво Пярта, который связывает эту технику с идеей священной христианской добровольной бедности и красоты. Вероятно, нет ничего более спорного, чем попытка связать фигуру Ницше с сакральными традициями ненавидимого им христианства. Но, как пишет Томас Манн: «…он дает своей автобиографии наихристианнейшее название „Ессе homo“. И свои последние записки, уже в безумии, подписывает именем «Распятый».