РАССТРЕЛ В НОВОЧЕРКАССКЕ: КАК СОВЕТСКАЯ АРМИЯ СТРЕЛЯЛА В СПИНУ РАБОЧИМ

Вы когда-нибудь задумывались, как советская власть, провозглашавшая себя защитницей рабочих, могла открыть огонь по своим же гражданам? В июне 1962 года в Новочеркасске разыгралась трагедия, которая навсегда изменила представление о 'нерушимом союзе' народа и армии. Сегодня, опираясь на архивные данные и рассказы очевидцев, мы погрузимся в события, которые долгие годы скрывались за завесой секретности. Почему солдаты стреляли в спину тем, кого должны были защищать? Ответы ждут вас в этом повествовании, которое обещает раскрыть горькую правду о том дне. Представьте себе абсурдную ситуацию. Утром первого июня тысяча девятьсот шестьдесят второго года вы, рабочий Новочеркасского электровозостроительного завода, как обычно, приходите на смену. Вы знаете, что по всей стране с сегодняшнего дня повышаются цены на мясо и молоко, в среднем на *тридцать* процентов. Ваш семейный бюджет и так трещит по швам. Но на заводе вас ждет еще один "сюрприз": администрация объявляет о повышении норм выработки, что по факту означает снижение вашей зарплаты еще на *тридцать**–**тридцать пять* процентов. Фактически, вам говорят: работайте больше, а ешьте меньше. Что бы вы почувствовали? Недоумение? Обиду? Ярость? Именно эта гремучая смесь эмоций и взорвалась в тот день в Новочеркасске. Все началось не с криков и не с баррикад. Оно началось с гула, с ропота, который прокатился по цехам, заглушая привычный лязг металла. Один станок замирает, потом другой. Люди откладывают инструменты и собираются в группы. Разговоры становятся громче, злее. Искра вспыхнула, когда директор завода, Борис Курочкин, попытался успокоить рабочих. На вопрос одного из них: "Чем же нам теперь детей кормить?", он бросил фразу, ставшую детонатором: "Нет денег на мясо и колбасу — ешьте пирожки с ливером". Это была не просто бестактность. В ушах людей, чьими руками ковалась промышленная мощь страны, это прозвучало как издевательство, как циничное презрение. И тогда завод встал. Протяжно и тревожно завыл заводской гудок, но не по расписанию, а как набат, призывая всех на стихийный митинг. К полудню у заводоуправления собралась толпа, насчитывающая, по разным оценкам, до *четырех тысяч* человек. Это были не диссиденты, не враги народа. Это были обычные советские трудящиеся — сталевары, токари, инженеры, многие из которых прошли войну. Они несли портреты Ленина, красные флаги. Они верили в идеалы, на которых строилось их государство, и именно поэтому чувствовали себя преданными. Их требования были просты и понятны: отменить драконовские нормы выработки и разобраться с ценами. Изначально это была классическая *забастовка*, мирная акция протеста. Местная милиция, наблюдая за происходящим, не вмешивалась. Многие из милиционеров сами жили в этом городе, их родственники и друзья работали на том же заводе. Они понимали гнев людей. В толпе царила странная смесь отчаяния и наивной веры. Люди искренне полагали, что стоит им докричаться до "верхов", до Москвы, как справедливость немедленно восторжествует. Они верили, что это какая-то чудовищная ошибка на местном уровне, которую большие начальники, конечно же, исправят. Они перекрыли железнодорожную ветку, остановив пассажирский поезд "Саратов-Ростов", чтобы о них услышала вся страна. Эскалация, которой никто не хотел, началась почти незаметно, с каждым новым часом неповиновения, с каждым новым лозунгом, который становился все резче. Этот стихийный взрыв гнева стал одним из крупнейших актов гражданского неповиновения за всю послевоенную историю СССР, прямым и неслыханным вызовом системе, которая не терпела возражений.